Три конца - Страница 76

Дома Петра Елисеича ждала новая неприятность, о которой он и не думал. Не успел он войти к себе в кабинет, как ворвалась к нему Домнушка, бледная, заплаканная, испуганная. Она едва держалась на ногах и в первое мгновение не могла выговорить ни одною слова, а только безнадежно махала руками.

– Что с тобой, Домнушка? – спросил Петр Елисеич. – Что случилось?

– Ох, смертынька моя пришла, барин! – запричитала Домнушка, комом падая в ноги барину. – Пришел он, погубитель-то мой… Батюшки мои светы, головушка с плеч!..

– Какой погубитель? Говори, пожалуйста, толком.

– Да солдат-то мой… Артем… В куфне сейчас сидел. Я-то уж мертвым его считала, а он и выворотился из службы… Пусть зарежет лучше, а я с ним не пойду!

– Что же я могу сделать, Домнушка? – повторял Петр Елисеич, вытирая лицо платком. – Он муж, и ты должна…

– Поговорите вы с ним, барин! – голосила Домнушка, валяясь в ногах и хватая доброго барина за ноги. – И жалованье ему все буду отдавать, только пусть не тревожит он меня.

Нюрочка слушала причитанье Домнушки и так напугалась, что у ней побелели губы. Бежавшая куда-то опрометью Катря объявила на ходу, что пришел «Домнушкин солдат».

– О чем же Домнушка так плачет? – недоумевала Нюрочка.

– Ах, ничего вы не понимаете, барышня! – грубо ответила Катря, – она в последнее время часто так отвечала. – Ваше господское дело, а наше – мужицкое.

Любопытство Нюрочки было страшно возбуждено, и она, преодолевая страх, спустилась на половину лестницы в кухню. Страшный «Домнушкин солдат» действительно сидел на лавке у самой двери и, завидев ее, приподнялся и поклонился. Он не показался ей таким страшным, а скорее жалким: лицо худое, загорелое, рубаха грязная, шинель какая-то рыжая. Решительно ничего страшного в нем не было. Нюрочка постояла на лестнице и вернулась. Навстречу ей из кабинета показался Петр Елисеич: он шел в кухню объясниться с солдатом и посмотрел на Нюрочку очень сурово, так что она устыдилась своего любопытства и убежала к себе в комнату.

Спустившись в кухню, Петр Елисеич поздоровался с солдатом, который вытянулся перед ним в струнку.

– Садись, любезный…

– Можем и постоять, вашескородие.

– Что же, ты хочешь взять у меня кухарку?

– Точно так-с.

– Но ведь она живет на месте, зачем же ее отрывать от работы?.. Она жалованье получает…

– Много благодарны, Петр Елисеич, за вашу деликатность, а только Домна все-таки пусть собирается… Закон для всех один.

– Какой закон?

– А касаемо, то есть, мужних жен… Конечно, вашескородие, она по своей бабьей глупости только напрасно вас беспокоила, а потом привыкнет. Один закон, Петр Елисеич, ежели, например, баба… Пусть она собирается.

Сколько Петр Елисеич ни уговаривал упрямого солдата, тот по-горбатовски стоял на своем, точно на пень наехал, как выражался Груздев. Он не горячился и даже не спорил, а вел свою линию с мягкою настойчивостью.

– Мое дело, конечно, сторона, любезный, – проговорил Петр Елисеич в заключение, чувствуя, что солдат подозревает его в каких-то личных расчетах. – Но я сказал тебе, как лучше сделать по-моему… Она отвыкла от вашей жизни.

– Пустое это дело, Петр Елисеич! – с загадочною улыбкой ответил солдат. – И разговору-то не стоит… Закон один: жена завсегда подвержена мужу вполне… Какой тут разговор?.. Я ведь не тащу за ворот сейчас… Тоже имею понятие, что вам без куфарки невозможно. А только этого добра достаточно, куфарок: подыщете себе другую, а я Домну поворочу уж к себе.

Домнушка так и не показалась мужу. Солдат посидел еще в кухне, поговорил с Катрей и Антипом, а потом побрел домой. Нюрочка с нетерпением дожидалась этого момента и побежала сейчас же к Домнушке, которая спряталась в передней за вешалку.

– Солдат ушел, Домнушка.

Это известие нисколько не обрадовало Домнушку, и она опять запричитала:

– Придет он опять, Нюрочка… Ох, головушка моя спобедная!

Это происшествие неприятно взволновало Петра Елисеича, и он сделал выговор Домнушке, зачем она подняла рев на целый дом. Но в следующую минуту он раскаялся в этой невольной жестокости и еще раз почувствовал себя тяжело и неприятно, как человек, поступивший несправедливо. Поведение Катри тоже его беспокоило. Ему показалось, что она начинает третировать Нюрочку, чего не было раньше. Выждав минуту, когда Нюрочки не было в комнате, он сделал Катре замечание.

– Так нельзя, Катря, – закончил он с невольною ласковостью в голосе.

– А мне усё равно… – грубо ответила Катря, не глядя на него. – Раньше усем угодила, а теперь с глаз гоните…

– Никто тебя не гонит, с чего ты взяла?

– Несчастная я, вот что!..

Для полноты картины недоставало только капризов Катри. Петр Елисеич ушел к себе в кабинет и громко хлопнул дверью, а Катря убежала в кухню к Домнушке и принялась голосить над ней, как над мертвой.

Петр Елисеич долго шагал по кабинету, стараясь приучить себя к мысли, что он гость вот в этих стенах, где прожил лет пятнадцать. Да, нужно убираться, а куда?.. Впрочем, в резерве оставалась Самосадка с груздевским домом. Чтобы развлечься, Петр Елисеич сходил на фабрику и там нашел какие-то непорядки. Между прочим, досталось Никитичу, который никогда не слыхал от приказчика «худого слова».

– Бог с тобой, Петр Елисеич, – пристыженно говорил Никитич, держа шляпу в руках. – Напрасно ты меня обидел.

– Ты со мной разговаривать?.. – неожиданно накинулся на него Петр Елисеич. – Я тебе покажу… я… я…

Опомнившись вовремя, Петр Елисеич только махнул рукой и отправился прямо в сарайную к старому другу Сидору Карлычу. Тот сидел за самоваром и не выразил ни удивления, ни радости.