Три конца - Страница 69

– Сам-то ты черт деревянный!..

– Сам-то я? – повторил как эхо Морок, посмотрел любовно на Слепня и засмеялся. – Мне плевать на вас на всех… Вот какой я сам-то! Ты вот, как цепная собака, сидишь в своей караулке, а я на полной своей воле гуляю. Ничего, сыт…

– Сыт, так и убирайся, откуда пришел.

– И уйду.

Морок нахлобучил шапку и вышел. Он осторожно спустился по деревянной лестнице вниз к доменному корпусу, у которого на скамеечке сидели летухи и формовщики.

– Робя, гли, Морок! – раздались удивленные голоса. – В приказчики пришел наниматься.

– Чему обрадели, галманы! – огрызнулся Морок и зашагал дальше.

У Морока знакомых была полна фабрика: одни его били, других он сам бил. Но он не помнил ни своего, ни чужого зла и добродушно раскланивался направо и налево. Между прочим, он посидел в кричном корпусе и поговорил ни о чем с Афонькой Туляком, дальше по пути завернул к кузнецам и заглянул в новый корпус, где пыхтела паровая машина.

– Ишь какого черта нагородили! – проворчал он и побрел к пудлинговым печам.

– Морок идет!.. Морок пришел! – кричали мальчишки-поденщики, забегая вперед.

Морок посидел с пудлинговыми и тоже поговорил ни о чем, как с кузнецами. Около него собиралась везде целая толпа, ждавшая с нетерпением, какое колено Морок отколет. Недаром же он пришел на фабрику, – не таковский человек. Но Морок балагурил со всеми – и только.

– Пришел поглядеть, как вы около огня маетесь, – объяснял он, между прочим. – Дураки вы, вот што я вам скажу…

– Вот так отвесил… Ай да Морок!

– Конешно, дураки. Прежде-то одни мужики робили, ну, а потом баб повели на фабрику, а бабы ребятишек… Это как, по-вашему? Богачество небойсь принесете домой… Эх вы, галманы, право, галманы!

Показавшийся вдали Ястребок разогнал толпу одним своим появлением. Ястребок находился в хорошем настроении и поэтому подошел прямо к Мороку.

– А, это ты…

– Я, Пал Иваныч… Поглядеть пришел. Давно уж на фабрике не бывал.

Следовавший за надзирателем, как тень, дозорный Полуэхт Самоварник вперед искривил рожу, ожидая даровой потехи.

– Мороку сорок одно с кисточкой! – здоровался Самоварник. – Как живешь-можешь, родимый мой?

– Живем, пока мыши головы не отъели, да вашими молитвами, как соломенными шестами, подпираемся…

– Мы ведь с тобой теперь суседи будем: из окна в окно заживем…

– Ври, да не подавись, мотри, – огрызнулся Морок, презрительно глядя на Самоварника.

– Верно тебе говорю, родимый мой: избу насупротив тебя в Туляцком конце купил.

Ястребок даже потрепал Морока по плечу и заметил:

– Работать бы тебе у обжимочного молота с Пимкой Соболевым…

– Угорел я немножко, Пал Иваныч, на вашей-то работе… Да и спина у меня тово… плохо гнется. У меня, как у волка, прямые ребра.

Когда Ястребок отошел, Морок еще посидел с рабочими и дождался, когда все разошлись по своим делам. Он незаметно перешел из корпуса на двор и поместился на деревянной лавочке у входа, где обыкновенно отдыхали после смены рабочие. Их и теперь сидело человек пять – усталые, потные, изнуренные. Лица у всех были покрыты яркими красными пятнами, что служило лучшею вывеской тяжелой огненной работы. Некоторые дремали, опустив головы и бессильно свесив руки с напружившимися жилами, другие безучастно смотрели куда-нибудь в одну точку, как пришибленные. Им было не до Морока, и он мог свободно наблюдать, что делается в той части фабричного двора, где пестрела толпа дровосушек-поденщиц. Уставщик Корнило, конечно, был там, вызывая град шуток и задорный смех. Первыми заводчицами этого веселья являлись, как всегда, отпетая Марька и солдатка Аннушка.

– Эк их розняло! – проворчал один из рабочих, сидевших рядом с Мороком. – А пуще всех Марьку угибает.

– Новенькие есть? – спросил Морок после длинной паузы.

– Всё те же. Вон Аннушка привела третьева дни сестру, так Корнило и льнет. Любопытный, пес…

– Которую сестру-то? – равнодушно спросил Морок, сплевывая.

– Феклистой звать… Совсем молоденькая девчонка. Эвон с Форточкой стоит в красном платке…

– Какая Форточка?

– А Наташка, сестра Окулка… Раньше-то она больно крепилась, ну, а теперь с машинистом… ну, я вышла Форточка.

Морок свернул из серой бумаги «цыгарку» и закурил.

Галдевшая у печей толпа поденщиц была занята своим делом. Одни носили сырые дрова в печь и складывали их там, другие разгружали из печей уже высохшие дрова. Работа кипела, и слышался только треск летевших дождем поленьев. Солдатка Аннушка работала вместе с сестрой Феклистой и Наташкой. Эта Феклиста была еще худенькая, несложившаяся девушка с бойкими глазами. Она за несколько дней работы исцарапала себе все руки и едва двигалась: ломило спину и тело. Сырые дрова были такие тяжелые, точно камни.

– Чего стала? – кричала на нее Аннушка, когда нужно было поднимать носилки с дровами.

– Поясница отнялась… – шепотом ответила Феклиста.

– У, неженка! – ругалась Аннушка. – Есть хлеб, так умеешь, а работать, так и поясница отнялась. Далась я вам одна каторжная!..

– Ну, понесем, – предлагала Наташка, привычным жестом, легко и свободно поднимая носилки. – Погоди, привыкнет и Феклиста.

Аннушка сегодня злилась на всех, точно предчувствуя ожидавшую ее неприятность. Наташка старалась ее задобрить маленькими услугами, но Аннушка не хотела ничего замечать. Подвернувшийся под руку Корнило получил от нее такой град ругательств, что юркнул в первую печь, как напрокудивший кот.

– Ужо вот старухе-то твоей скажу! – кричала ему вслед Аннушка. – Седой волос прошиб, а он за девками увязался… Свои дочери невесты.