Три конца - Страница 37

– Вон он, тятька-то… – проговорила Оленка, указывая рукой на круг.

– Ишь какие вострые глаза: узнала тятьку! – похвалила Таисья, заслоняя глаза от солнца рукой. – Твой тятька в кругу шарашится. Прежде-то сам хватски боролся, а ноне, ишь, ребятишек стравляет.

– Эй ты, святая душа на костылях! – кричал снизу Вася, окруженный целою толпой пристанских ребятишек.

– Ах, разбойник… Ужо вот я скажу матери-то! – бранилась Таисья, грозя Васе кулаком. – И востер только мальчишка: в кого такой, подумаешь, уродился!

Вася в ответ скакал на одной ноге и показывал язык.

Пьяный Никитич знал свое дело, и борьба завязалась. Сначала выпущены были пятилетки, и с балкона было видно, как в воздухе мелькали босые детские ноги. Прибывавшая толпа шумно выражала свое одобрение победителям. Мальчиков-ключевлян было немного, и их скоро перекидали приставляне. Боролись не в охапку, по-мужицки, а за вороток, подшибая ногой. По обычаю, каждый боролся три раза. Ребята боролись скоро, и на круг выходили все новые борцы. Никитич бегал по кругу с палкой, отодвигая напиравших сзади праздных зрителей, и зорко следил, чтобы борьба стояла правильно. Заслышав шум на мысу, народ так и повалил к кругу. В толпе запестрели кумачные красные бабьи платки. Около них увивалась пристанская молодежь, разряженная по-праздничному – в кумачные рубахи, плисовые шаровары и суконные пальто. Халатов и шелковых цилиндров молодежь уже не носила. Таисья, глядя с балкона на происходившую внизу суету, только вздыхала.

Когда на кругу выступили подростки, на балкон пришел Самойло Евтихыч, Анфиса Егоровна и Петр Елисеич. Мужчины были слегка навеселе, а у Самойла Евтихыча лицо горело, как кумач.

– Ну-ка, поворачивай, молодцы! – кричал он с балкона гудевшей на мысу толпе. – Эй, самосадские, не выдавай!.. Кто унесет круг, приходи получать кумачную рубаху – это от меня!

Когда-то и сам Самойло Евтихыч лихо боролся на кругу с ключевлянами, а теперь у него зудились руки.

– Тишка, Илюшка, валяй в круг! – кричал он, свешиваясь с балкона. – А где Васька? Пусть и он попробует, как печенки отшибают… Эх, не в отца уродился!..

– Разве он мужик? – уговаривала расходившегося мужа Анфиса Егоровна. – Тоже и придумаешь… Петр Елисеич, какая красавица у вас в Ключевском заводе выросла, вон стоит с бабами. Чья это?

– Это сестра брательников Гущиных, – с гордостью объяснила Таисья, – Аграфеной звать.

– Это сестра нашему обережному Матвею? Удивительно красивая девка.

Казачок Тишка и новый груздевский «молодец» Илюшка стояли уже в кругу и попробовали счастья вместе с другими груздевскими молодцами. Но им не повезло. Тишка сошел с круга на втором борце, а Илюшка полетел на землю от первого. Круг делался все плотнее, несмотря на отчаянные усилия Никитича, раздвигавшего напиравший народ. Господский кучер Семка уронил четверых самосадчан и несколько поддержал этим репутацию своего завода. Брательники Гущины были, конечно, налицо и терпеливо ждали своей очереди. Впереди всех стоял красавец Спирька Гущин, на которого проглядели глаза все самосадские девки. Из других ключевлян выдавались обжимочный мастер Пимка Соболев и листокатальный мастер Гараська Ковригин – тоже не последние борцы, уносившие круг у себя дома. Тут же толкался в народе подгулявший дозорный Полуэхт Самоварник, ко всем приставал и всем надоедал.

– Родимые мои… – повторял Самоварник, помахивая подобранным халатом, как хвостом. – Постарайтесь, голубчики! Штобы не стыдно было на завод воротиться…

– Сам поборись, Полуэхт.

– Не могу, родимый мой: кость у меня жидкая.

Все были уверены вперед, что круг унесет Матюшка Гущин, который будет бороться последним. Он уже раза два уносил круг, и обе стороны оставались довольны, потому что каждая считала Матюшку своим: ключевляне – потому, что Матюшка родился и вырос в Ключевском, а самосадские – потому, что он жил сейчас на Самосадке.

– Мочеганы пришли… – загудела толпа, когда к кругу подошли Терешка-казак и лесообъездчик Макар Горбатый. – Пустите мочеган бороться…

– По шее мочеган! – раздался чей-то одинокий голос и замер.

Мочегане вошли в круг и присоединились к своим Ключевским. Встретившая их насмешками толпа сейчас же успокоилась, потому что началась настоящая борьба: выступил в круг младший брательник Гущин. Воцарилась мертвая тишина. Борцы ходили по кругу, взявши друг друга за ворот чекменей правою рукой, – левая шла в дело только в момент схватки. Вся суть заключалась в том, чтобы ловко ударить противника ногой и сбить его на землю. Младший брательник Гущин погиб на шестом борце и вызвал шумные одобрения со стороны своих ключевлян, как до него кучер Семка. Второй брат упал под первого борца, и торжествовали самосадчане. Так же бесславно погиб и третий брат, за которым выступил Спирька. Огорченный неудачей двух братьев, Спирька в течение пяти минут смял трех лучших самосадских борцов.

– Эх вы, вороны, разве так борются? – кричал с балкона Груздев, размахивая платком. – Под левую ногу Спирьку ударь, а потом через колено…

Но в этот момент Спирька уложил пластом четвертого. Не успела Анфиса Егоровна сказать слова, как Груздев уже полетел по лестнице вниз, без шапки выбежал на улицу – и круг расступился, давая ему дорогу.

– Ай да Самойло Евтихыч! – поощряли голоса. – Ну-ка, тряхни стариной…

– Давайте мне чекмень… – говорил Груздев, засучивая рукава.

– Мотри, Самойло Евтихыч, кабы я тебя не зашиб, – предупреждал его Спирька. – Руки у нас жесткие, а ты обмяк…

– Ладно, разговаривай! – храбрился Груздев, надевая чекмень. – Только уговор: через голову не бросать.